— Румыния участвует в разбойничьей войне против СССР, и наша позиция будет вытекать из этого факта, — предупредил Молотов.

— Это проблема международных сил, которые более могущественны, чем воля малой страны. Румыния вовлечена в «мировой шок»[410].

Шведское посольство уверяло, что Финляндия в войну не вступит. Но реальность оказалась иной. Маннергейм был сама невинность, изображая Финляндию вновь жертвой советской агрессии[411]. Итальянского посла Россо Молотов не принял, с ним беседовал Вышинский. Посол поведал, что узнал о нападении его страны на СССР по радио. Молотов предпринял зондаж позиции Японии, но Татэкава сказал, что ждет новостей от своего правительства, которое ежедневно заседает[412]. И это было чистой правдой. На заседаниях Координационного совета японского правительства и императорской ставки активно обсуждалась возможность объявления войны Советскому Союзу. Одним из активных сторонников этой идеи выступил… Мацуока[413]. Тем не менее 2 июля императорская конференция одобрила другой план: готовиться к войне с Англией и США, продолжать продвижение на юг, оккупировать Французский Индокитай. В войну Германии с СССР решили пока не вмешиваться, скрытно завершая военные приготовления против Москвы.

А что китайцы? Панюшкин 23 июня сообщал о позиции Чан Кайши: «Китай очень бы хотел, чтобы СССР, Англия, США и Китай образовали единую линию борьбы против стран-агрессоров — Германии, Италии и Японии»[414].

Надо было позаботиться об эвакуации советских учреждений из Германии и стран-сателлитов. Защиту интересов СССР и ее граждан Молотов попросил взять на себя Швецию. К 28 июня дипломатический, консульский персонал, работники торгпредств, журналисты, служащие Интуриста, банков, других советских организаций были собраны в Берлине. Обмен состоится в начале июля в Свиленграде на болгаро-турецкой границе.

…Уезжала в эвакуацию семья Молотова. «Вяченька, родной, любимый мой! Уезжаем, не повидав тебя. Очень тяжело, но что делать, другого выхода нет. Желаю вам всем много сил и бодрости, чтобы могли вашими решениями и советами победить врага. Береги себя, береги нашего дорогого нам всем т. Сталина. Рука дрожит. О нас не думай. Думай только о нашей Родине и ее жизни. Всей душой, всегда и всюду мы с тобою, любимым, родным. Целую бесконечно много раз. Полина»[415]. Подбадривала и быстро взрослевшая дочь: «Дорогой, мой родной папочка! Я очень жалею, что, уезжая, не могу тебя увидеть, поцеловать тебя, но в душе весь сегодняшний вечер и все время моего отсутствия я буду с тобой. Я буду там, если понадобится, работать, постараюсь учиться не хуже, чем училась в Москве, чтобы ты был мною доволен. Всегда я буду видеть тебя перед собой, и ты мне будешь вечно служить примером, как в жизни, так и в учебе. Теперь я постараюсь быть хорошей пионеркой, а в будущем — комсомолкой и коммунисткой, чтобы ты мог по праву гордиться своей дочерью. Тысячу поцелуев. Всегда, крепко любящая тебя, твоя Светик»[416].

…Начальный этап войны остался за немцами. Георгий Жуков писал о неудачах: «Основные причины состояли в том, что война застала наши Вооруженные силы в стадии их реорганизации и перевооружения более совершенным оружием; в том, что наши приграничные войска своевременно не были доведены до штатов военного времени, не были приведены в полную боевую готовность и не развернуты по всем правилам оперативного искусства для ведения активной стратегической обороны… Внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами, то есть характер самого удара, во всем объеме нами не предполагался»[417].

Германия сразу завладела стратегической инициативой. За три первые недели наступления противник продвинулся на 500–600 километров вглубь советской территории, овладев важнейшими экономическими и стратегическими объектами в Латвии, Литве, значительной части Белоруссии, Украины, Молдавии. Настоящая катастрофа для СССР произошла под Минском, где немцам удалось окружить 30 дивизий Западного фронта. Гитлер испытывал эйфорию. Но СССР оказался куда более серьезным противником, чем ему представлялось, к тому же оборонявшийся противник быстро учился.

Начало войны потребовало перестройки всей системы управления страной. 23 июня было объявлено решение СНК о создании Ставки, первым ее председателем стал нарком обороны Тимошенко, в состав вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Жуков и Кузнецов. Адмирал Кузнецов свидетельствовал: «Первые заседания Ставки Главного командования Вооруженных сил в июне проходили без Сталина… Нетрудно было заметить: нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал… Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться наркому обороны»[418].

Первые решения военного времени оформляли традиционными решениями ЦК и СНК, например, постановление «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» от 27 июня. Перемещению на восток в первую очередь подлежали детские учреждения, квалифицированные кадры рабочих и служащих, люди пожилого возраста, женщины с детьми, промышленное оборудование, цветные металлы, горючее, хлеб[419]. Директива № П509 — первый развернутый план действий в военных условиях — ушла 29 июня за подписью Сталина и Молотова. Совнарком и ЦК обязывали все партийные, советские, профсоюзные организации «мобилизовать все наши организации и все силы народа для разгрома врага, для беспощадной расправы с ордами напавшего германского фашизма»[420].

28 июня Молотов вместе со Сталиным и Микояном были в Генштабе. Ругали Жукова. Генсек бросил знаменитое: «Ленин нам оставил такое государство, а мы его прос…али». Молотов подтверждал: «Он сказал: “Прос…али”. Это относилось ко всем нам, вместе взятым. Ну, я старался его немного ободрить»[421]. Как и Жукова. Вспоминал Микоян: «Сталин взорвался: “Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?” Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые».

Сталин в сердцах хлопнул дверью автомобиля. После полуночи, то есть уже в воскресенье 29 июня, Сталин уехал на Ближнюю дачу. В следующие полтора дня он оттуда не выезжал и никого к себе не приглашал, к телефону не подходил. И тут Молотов взял на себя инициативу. «Десятилетний опыт, приобретенный Молотовым на посту главы правительства, бесспорный талант политика подсказали ему единственно возможный выход, — пишет Юрий Жуков. — Следовало срочно создать новый, принципиально иной и по составу, и по задачам центральный властный орган. Такой, который подчинил бы себе напрямую не только исполнительные структуры,